Дела и фантазии Вихорь-атамана

31 октября (19 октября по старому стилю) 1812 года у Колоцкого монастыря казаки Матвея Платова настигли и успешно атаковали французский арьергард, взяли десятки пленных. В рапорте на имя Кутузова атаман сообщил о бегстве и полном разгроме неприятеля, что не вполне соответствовало действительности. В дальнейшем грешить против истины в своих реляциях он будет регулярно.

Казаки, эти вездесущие всадники на низкорослых лошадях, стали проклятием, бичом для отступавшей из России Великой армии. Участники похода воспринимали их как воплощение непостижимого азиатского духа, как неодолимую стихию. «...Сзади на нас нападают тучи казаков, беспрестанно тревожащих нас, — фиксировал в дневнике капитан Франсуа. — Они приближаются к нам на расстояние ста шагов и оглушают нас своим «ура!».

О роли казачьего корпуса в событиях октября—декабря 1812 года военный историк Александр Михайловский-Данилевский писал восторженно: «Самою блистательною страницею в летописях Донского войска навсегда пребудет его преследование неприятеля, совершенное под начальством графа Платова, безостановочно в позднее время года, от Малоярославца до Ковно. На этом пути полки, лично предводительствуемые знаменитым атаманом, взяли более пятисот орудий, несметные обозы, 5 тысяч человек, в том числе 8 генералов, 13 полковников и с лишком тысячу штаб- и обер-офицеров. Смело можно утверждать, что никакое другое войско, кроме Донского, не в состоянии было исполнить такой подвиг, не имевши во время полуторамесячного преследования ни одного дня роздыха и не получая продовольствия, которое казаки должны были находить сами себе».

Они относились к типу лёгкой конницы, принципиально отличавшейся от уланов, драгунов, кирасиров и гусар своей боевой тактикой и вооружением. На службу казак являлся со своим обмундированием, снаряжением, обязательной пикой, пистолетом и двумя лошадьми для боя и обоза. Казачьи боевые порядки не регулировались никакими уставными правилами.

«Этим диким всадникам совершенно неизвестны наши подразделения, правильное равнение, сомкнутость строя, которым мы придаём такое значение, — отмечал дивизионный генерал Шарль-Антуан Моран. — Каждый день казаки появлялись длинными линиями на горизонте. Мы строились и шли навстречу. В ту минуту, как мы к ним подходили, они пропадали. Но час спустя, когда мы кормили лошадей, нападение возобновлялось, повторялись те же манёвры и с теми же результатами. Таким образом утомилась и растаяла храбрейшая конница — в борьбе с людьми, которых она презирала».

«Как стая свирепых волков»

В век доживающих рыцарских традиций такая тактика заманивания и ускользания вызывала у противника ярость. И она проявлялась скорее на первом, относительно благополучном для французов этапе кампании. А вот когда Великая армия 27 октября 1812 года ступила на Старую Смоленскую дорогу и пошла по этому своему смертному пути, казаки раскрылись с иной стороны — как беспощадные преследователи.

«Казаки, которых наши солдаты до сих пор презирали, — вспоминал Мишель Комб, лейтенант 8-го конно-егерского полка 3-го резервного кавалерийского корпуса Груши, — внушали им теперь ужас партизанской войной, которую они вели с нами с невероятным ожесточением и непостижимой деятельностью, врасплох нападая на отряды, выходя, как стая свирепых волков, из самых густых лесов и находя в них убежище».

Отойдя от Малоярославца, Наполеон стремился в максимально сжатые сроки достичь Смоленска, где ожидал обрести чуть ли не изобилие провианта, возможность отдыха и кадрового пополнения. Император разделил армию на четыре колонны, которые шли в полудневном переходе друг от друга: впереди гвардия, сзади сильнейший корпус Даву. За пять дней, с 26 октября по 1 ноября, французы преодолели рекордное по тем временам для пеших войск расстояние от Малоярославца до Вязьмы в 150 километров. «Скорость, с каковою идёт неприятель, так велика, — докладывал начальник штаба генерал Ермолов, — что без изнурения людей догнать его нельзя».

Кутузов преследовал противника параллельным маршем по Калужской дороге, на которой его войска всегда находили продовольствие, фураж и поддержку населения. «Этот манёвр был им замечательно правильно рассчитан, — писал о фельдмаршале бригадный генерал Антуан Анри Жомини. — С одной стороны, его армия, проходя по менее опустошённой местности, терпела меньше убыли; с другой — он держал французскую армию под постоянной угрозой обогнать её и отрезать путь отступления».

Первое серьёзное столкновение казачьего корпуса с французами произошло 31 октября у села Колоцкое и одноимённого монастыря, в 40 вёрстах от Гжатска на Смоленской дороге. В 1812 году тихую обитель захлестнул водоворот событий. Здесь Денис Давыдов изложил Багратиону свою идею относительно войсковых партизанских отрядов. Здесь незадолго до Бородинского сражения размещался штаб Кутузова. 5 сентября у стен монастыря части русского арьергарда под командованием генералов Коновницына, Крейца и Сиверса схватились с авангардом наполеоновской армии. И тогда же французы заняли монастырь, устроив в нём госпиталь.

По словам графа де Сегюра, сюда после Бородинской битвы перенесли 20 тысяч раненых. Благо было где разместить такое количество людей. «Этот огромный монастырь производил впечатление города. Разноцветные крыши его блестели под лучами солнца. Это сооружение часто служило цитаделью, и до сих пор оно окружено траншеями», — свидетельствовал офицер итальянской королевской гвардии Цезарь Ложье.
28 октября французы вновь прошли через село Колоцкое, на сей раз с востока на запад. Генрих фон Росс, врач в полку вюртембергской кавалерии, писал: «Миновала холодная ночь... спали мы мало, ибо в монастыре Колоцком, переполненном отступавшими войсками, было чрезвычайно неспокойно. Все готовились к завтрашнему выступлению. Наполеон тоже ночевал здесь».

Через два дня части из корпуса Даву пушечным огнём отбили казачью атаку. Но только самую первую, фронтальную. Оценив ситуацию, Платов приказал командующим бригадами генералам Иловайскому и Кутейникову скрытно обойти позиции французского арьергарда и напасть с фланга. План удался: два пехотных батальона оказались смяты, захвачено в плен более ста человек. Сам Платов с остальными полками предпринял атаку в лоб.

В рапорте на имя Кутузова атаман не пожалел красок: «Прибыв к Колоцкому монастырю, ...распорядился к атаке арриергардов под командой маршала Даву... Ни отчаянное сопротивление французов, ни страшный огонь пушечный с батарей им устроенных не остановил войск наших. Неприятель разбит. Оставил множество убитых, взятых в плен, и отнято двадцать семь орудий... Едва изъяснить возможно той картины ужаса, которая представлялась нам с бегством его. Всюду трупы истреблённых врагов прикрывали путь наш, ящики с пороховыми зарядами взрывались на воздух». 

Французы и в самом деле отступили. Но не бежали. Их артиллеристы подпускали казаков и открывали по ним почти в упор убийственный огонь. И снова спешно отходили, снимая орудия с позиций.
Известие об этом бое опубликовали многие газеты. А в 1814 году была исполнена гравюра по рисунку итальянского художника Джованни Скотти, изображавшая «разбитие» неприятеля при монастыре. О подвигах казаков объявили приказом по армии, Кутузов докладывал царю: «Казаки делают чудеса, бьют на артиллерию и пехотные колонны». В ноябре 1812-го Матвей Платов удостоился графского титула с девизом «За верность, храбрость и неутомимые труды».

«Огруз и заснул»

Отдалившись от Главной квартиры и регулярных войск, Платов затеял практически беспроигрышную игру: в рапортах стали появляться выдуманные сражения, а брошенные французами пушки мановением пера превращались в отбитые в бою.

Но случился прокол. Бок о бок с Платовым воевал дальний родственник фельдмаршала генерал-майор Павел Голенищев-Кутузов, возглавлявший отдельный отряд из казачьих полков. О действиях этого автономного подразделения атаман писал в реляциях как о составной части своего казачьего корпуса, называя его бригадой генерала Иловайского 12-го. Ровно так же Платов «опекал» и другие отдельные отряды, которыми руководили, например, Александр Сеславин и Василий Орлов-Денисов, всячески избегавшие подчинения ему как старшему по чину. Это постоянно приводило к недоразумениям и неразберихе.

Однажды в руки Павла Голенищева-Кутузова попали письма вице-короля к маршалу Бертье. Оригиналы этих бумаг, опровергавших платовские победные депеши, генерал сразу же отправил царю, а их копии — главнокомандующему.

Евгений Богарне так описывал злоключения вверенных ему войск: «Вчера пало около 400 лошадей, а сегодня их погибло, может быть, вдвое более. Сегодня корпус наш в следовании не был тревожен. Мы видели только несколько казаков без артиллерии, что мне кажется неестественным... Полагать должно, что одна колонна пехоты, артиллерии и кавалерии следует по одному с нами направлению, то есть на Духовщину... Множество людей умерло от голода и стужи, а другие в отчаянии сдались противнику».
И ни слова о тяжёлых боях. Кутузов, ознакомившись с содержанием перехваченных писем, упрекнул атамана: «Изъявляя вам мою искреннюю признательность за действия ваши, я вас покорнейше прошу впредь употреблять все средства для нанесения вреда неприятелю».

О недовольстве фельдмаршала Платовым узнали в Москве, о чём явствуют строки из письма графа Ростопчина: «Прибыл курьер из армии; он привёз известие, что Бонапарт сделал в два перехода 100 вёрст и находится в Смоленске. Его арьергард ускользнул от Платова, забавлявшегося грабежом обоза, который был ему нарочно брошен».

Вечером 12 ноября корпус Платова подошёл к Смоленску и обложил его полукругом. 16 ноября французы ушли, и Матвей Иванович подал Кутузову очередную победную реляцию о взятии города в результате двухдневного боя. Сохранились мемуары непосредственного участника событий князя Сергея Волконского: «Тут я при нём (атамане) пробыл всю ночь и был свидетелем того, что грустно мне передавать о нём. Не отнимая заслуг его в эту войну, я должен сказать, что он многое упустил по невоздержанности своей. Став на бивуаке, он приказал себе подать горчишной, т.е. водки, настоянной на горчице, и, выпив порядочную чарочку, огруз и заснул.

Отрезвившись немного, он велел подать другую, опять отрезвившись, велел подать третью, но уже такого размера, что свалился как сноп и до утра проспал: и потому уже пропустил время к распоряжению, дал французам беспрепятственно продолжать своё отступление и, вступив в Смоленск, захватил только отсталых. А между тем занятие Смоленска по реляциям поставлено как значительный его подвиг».
28 ноября Платов рапортовал о взятии им Борисова. В действительности это сделал капитан Сеславин со своим отрядом.

В очередной реляции атамана, отправленной в середине декабря из Ковно, говорилось о страшной битве за город, с артиллерийской канонадой и множеством убитых. Ковенский чиновник отметил в своём дневнике: «Утром спокойно вступил в город отряд казаков; к магазинам приставлен караул. Несколько часов спустя прибыл граф Платов; приветствовали его с выражением радости». Матвей Иванович задержался в Ковно на полмесяца, хотя имел предписание от Кутузова гнать французов до Вислы.

Генерал Алексей Ермолов дал действиям атамана оценку, которая кому-то покажется предвзятой: «При отступлении неприятеля от Москвы Платов получил особый отряд. В состав его поступили прибывшие с Дона свежие полки... С сего времени началась знаменитость казаков и тот шум о славе их, который разнёсся по всей Европе. Хитрый Платов ловким образом воспользовался бегством и слабостью неприятеля. Все успехи он приобрёл малыми пожертвованиями; действуя отдельно, без участия прочих войск, не имея беспокойных свидетелей. Окружавшие его чиновники щедро награждены были за разглашения, с пользой его согласующиеся. Ничто не останавливало бегство неприятеля, преодоление препятствий приобреталось гибелью тысяч несчастных, и Платов по следам их, как вихрь, пронёсся к границам».

Эта характеристика вполне беспристрастна. Ермолов прекрасно знал Платова ещё по ссылке в Костроме, где оба оказались в павловское царствование. А в 1812-м, во время преследования армии Наполеона, генерал неоднократно находился в казачьем корпусе. По его воспоминаниям, после оставления русскими Смоленска «атаман Платов перестал служить, войска его предались распутствам и грабежам, рассеялись сонмищами, шайками разбойников и опустошили землю от Смоленска до Москвы. Казаки приносили менее пользы, нежели вреда». Как выразился граф Бенкендорф, их стоянки напоминали «воровские притоны».

Будучи иррегулярными формированиями, казачьи отряды обеспечивали себя сами — всем, что считали необходимым для жизни. Неизменная в любом походе нацеленность на поиск добычи, дувана, являлась их естественной, системной чертой. Вкупе с запредельным своеволием казаков эта черта очень часто оборачивалась проблемами для русского командования. Но прежде всего от неё страдало сельское население империи. Доставалось и монастырям. Служитель Новодевичьего монастыря Семён Климыч вспоминал, как закричал нагрянувшим казакам: «...вашему полковнику доложу, что вы с разбоем приехали. У нас французы жили, уж те нехристи, а вы крещёные дураки».

Однако заменить казаков с их в высшей степени эффективной разведкой, с уникальным умением держать противника в постоянной тревоге, с их неприхотливостью, выносливостью и мобильностью было некем. Армия в них, безусловно, нуждалась. И потому в ней закрывали глаза на казачьи «шалости». В итоге добрая слава о казаках оказалась неизмеримо устойчивее славы дурной. То же относится и к Матвею Платову, увековеченному Жуковским: «Хвала, наш Вихорь-атаман, / Вождь невредимых, Платов! / Твой очарованный аркан / Гроза для супостатов».

Георгий Степанов