Конец американской империи. Блестящий анализ причин провалов политики США последних двух десятилетий

Я буду говорить о конце американской империи. Но прежде хочу заметить, что одна из самых очаровательных черт нашего характера как американцев – это наша беспамятность. Я имею в виду, мы так хорошо умеем забывать, что мы сделали и где мы это сделали, что можем сами себе организовывать информационные сюрпризы.

Мне это напоминает поведение одного чудака – примерно моего возраста – который сидит в своей гостиной, выпивая с приятелем, пока жена возится на кухне.

Он говорит приятелю:

– Знаешь, мы тут на прошлой неделе ходили в потрясающий ресторан. Тебе понравится. Великолепная атмосфера. Вкуснейшая еда. Прекрасное обслуживание.

– Как он называется? – спрашивает приятель.

Хозяин чешет в голове:

– Как же его…Как называются те красные цветы, которые дарят любимой женщине?

Приятель, с сомнением:

– Розы?

– Точно! Ага. Эй, Роза! Как называется тот ресторан, где мы были на прошлой неделе?

Американцы предпочитают забыть, что мы вообще когда-то имели империю или утверждать, что если мы её и создали, то никогда этого на самом деле не хотели. Но импульс доктрины «предначертания судьбы» сделал нас имперской державой. Она завела нас далеко за пределы берегов континента, захваченного нами у местных аборигенов и мексиканских хозяев. Доктрина Монро провозгласила американской сферой влияния Западное полушарие. Но Американская империя никогда не ограничивалась этим полушарием.

В 1854 году Соединённые Штаты послали морских пехотинцев в Китай и Японию, где они заставили открыть наши первые порты для свободной торговли. В чём-то похожие на Гуантанамо, эти места располагались в других странах, и там господствовал наш, а не их, закон, нравилось им это или нет. Также в 1854 году, американские канонерки начали ходить вверх и вниз по реке Янцзы (жизненной артерии Китая), – практика, которая прекратилась только в 1941 году, когда Япония, так же, как и китайцы, пошла против нас.

В 1893 году Соединённые Штаты организовали смену режима на Гавайях. В 1898 году мы аннексировали Гавайские острова полностью. В том же году мы помогли Кубе отвоевать её независимость у Испании, и одновременно конфисковали оставшиеся владения Испанской империи в Азии и обеих Америках: Гуам, Филиппины и Пуэрто-Рико. Начиная с 1897 года, американский военно-морской флот воевал с Германией за Самоа. В 1899 году мы забрали восточные острова Самоа себе, создав военно-морскую базу в Паго Паго.

С 1899 по 1902 год американцы убили, по оценкам, 200 тысяч или больше филиппинцев, которые пытались добиться независимости своей страны от нас. В 1903 году мы заставили Кубу уступить нам базу в Гуантанамо и отделили Панаму от Колумбии. В последующие годы мы оккупировали Никарагуа, Доминиканскую Республику, части Мексики и Гаити.

Беззастенчивое строительство империи Америкой в таком духе закончилось со Второй Мировой войной, когда ему на смену пришла дуэль между нами, вместе с теми, кто находился в нашей сфере влияния, с одной стороны, и Советским Союзом и странами в его сфере влияния, с другой. Но антипатии, созданные нашим предшествующим имперским строительством, по-прежнему сильны. Они сыграли значительную роль в решении Кубы искать советского покровительства после революции 1959 года. Они вдохновили Сандинистское движение в Никарагуа. (Аугусто Цезар Сандино, чьё имя взяло движение, был харизматичным лидером сопротивления американской оккупации Никарагуа в 1922-1934 годах). В 1991 году, как только закончилась Холодная война, Филиппины выдворили американские базы и войска со своей территории.

Сферы влияния – это более тонкая форма доминирования, чем империя сама по себе. Они подчиняют другие государства великой державе неформально, без необходимости договоров и соглашений. Во время Холодной войны, мы верховодили в сфере влияния, называвшейся «свободным миром» – свободным только в том смысле, что он включал все страны, находящиеся вне соперничающей советской сферы влияния, будь то демократическая страна или союзница Соединённых Штатов, или нет. С окончанием Холодной войны мы включили большую часть советской сферы влияния в нашу собственную, выдвинув самопровозглашённую ответственность управлять всем, находящимся в её границах, вплоть до границ России и Китая. Несогласие России с тем, что всё, что находится за её территорией, это наше и мы там хозяева, вызвало кризисы в Грузии и на Украине. Несогласие Китая молча мириться с постоянным доминированием США в омывающих его морях – источник сегодняшней напряжённости в Южно-Китайском море.

Представление о сфере влияния, которая является глобальной, за исключением немногих закрытых зон в России и Китае, сейчас настолько глубоко укоренена в американской душе, что наши политики считают совершенно естественным делать ряд далеко ведущих обобщений, вроде таких:

1. Мир отчаянно нуждается в том, чтобы его возглавили американцы, создавая правила, регулируя общественные блага в глобальном масштабе, осуществляя надзор за общим достоянием, и приканчивая «плохих парней» повсюду, любыми средствами, которые наш президент сочтёт самыми целесообразными.

2. Америка теряет влияние, не посылая ещё больше войск в ещё большее количество мест.

3. Соединённые Штаты – незаменимый арбитр в том, что и как должны делать мировые международные финансовые организации.

4. Американские ценности, даже если они и меняются, всегда представляют собой универсальные нормы, от которых другие культуры отклоняются на свою беду. Таким образом, сквернословие, кощунство и хула – а за это не так давно американцы предавали анафеме – сейчас являются базовыми правами человека, которые должны отстаиваться на международной арене. То же самое относится к гомосексуализму, отрицанию изменения климата, ГМО-продуктам и потреблению алкоголя.

И так далее.

Это американское тщеславие, конечно, бредово. Всё это ещё более неубедительно для иностранцев, потому что все видят, что Америка сейчас находится в шизофреническом раздвоении – она способна открывать огонь по воображаемым врагам, но находится во власти бредовых представлений, дезориентирована и внутренне разобщена до степени политического паралича. Происходящий «секвестр» это национальное решение не принимать решений о национальных приоритетах или о том, как за них платить. Конгресс самоустранился, оставляя решения о мире и войне президенту и отдав экономическую политику Федрезерву, который сейчас исчерпал все варианты. Почти половина наших сенаторов успела написать врагам Америки в Тегеране, чтобы дезавуировать полномочия президента представлять нас на международной арене, как предписано законами и Конституцией. Но у них не нашлось времени на рассмотрение договоров, кандидатур на государственные должности и предложений по бюджету. Политики, которые давно утверждали, что «Вашингтон сдулся», похоже, гордятся собой, наконец-то покончив с ним. Начавшаяся гонка перед президентскими выборами 2016 года даёт постоянные доказательства того, что Соединённые Штаты в настоящее время страдают от политического аналога нервного расстройства.

Конгресс может находиться в состоянии забастовки против остального правительства, но наши солдаты, моряки, лётчики и морские пехотинцы по-прежнему несут тяжёлую службу. С начала века они заняты, воюя в ряде скоропалительных и плохо спланированных войн – которые они проиграли или проигрывают. Главное достижение многочисленных вторжений в мусульманский мир – демонстрация того, что использование силы это не ответ на очень многие проблемы, но почти нет проблем, которые оно не могло бы усугубить. Наша повторяющаяся неспособность победить и закончить наши войны нанесла ущерб нашему престижу, как у наших союзников, так и у противников. Тем не менее, когда Конгресс занялся забастовкой, отказавшись выполнять свои законодательные обязанности, а общественность – бунтом против сумятицы в Вашингтоне, американское глобальное лидерство проявляется разве что на поле боя, где его результаты мало впечатляют.

Не стеснённая дипломатией внешняя политика раздувает множество вещей, чтобы оживить телевизионные новости, но она порождает ответный удар террористов и дорого обходится. Есть прямая причинно-следственная связь между европейскими и американскими вторжениями на Ближнем Востоке и терактами в Бостоне, Париже и Брюсселе, а также потоком беженцев, наводнившем сейчас Европу. И на данный момент в этом столетии мы накопили более 6 триллионов долларов издержек и будущих финансовых обязательств в войнах, в которых достичь удалось очень мало, если удалось достичь вообще, не считая выращивания антиамериканских террористов в глобальном масштабе.

Мы занимаем деньги, чтобы вести эти военные действия за границей, за счёт инвестиций в нашу родную страну. То, что мы должны показать в качестве ужасающего довеска к нашему национальному долгу, это падение жизненного уровня для всех, кроме «одного процента», тающий средний класс, растущий страх терроризма, разрушающуюся инфраструктуру, беспрепятственно распространяющиеся лесные пожары и разрушающиеся гражданские свободы. И, тем не менее, за блестящим исключением Берни Сандерса, каждый из основных кандидатов в президенты от главных партий обещает не только продолжать – но и удвоить ставку на политику, которая создала этот бардак.

Мало удивительного в том, что как союзники, так и противники США сейчас считают Соединённые Штаты самым неуправляемым и непредсказуемым элементом в текущем мировом беспорядке. Невозможно сохранить уважение ни своих граждан, ни граждан других стран, отказываясь учиться на своих ошибках. Невозможно никого возглавлять, в том числе и себя, не зная, куда идёшь и почему. Нельзя завоевать уважения союзников, и они не последуют за тобой, как в случае с Ираком, если ты настаиваешь, чтобы они следовали за тобой в явную засаду, на основании сфальсифицированных разведданных. Невозможно сохранить лояльность своих протеже и партнёров, если отрекаться от них, когда они в беде, как мы поступили с Хосни Мубараком в Египте. Невозможно по-прежнему управлять мировой финансовой системой, если, как в случае с МВФ и Всемирным Банком, вы отказались от обещаний реформировать и финансировать их.

И невозможно ожидать многого, начиная войны, а потом просить своих полководцев определить, какими должны быть цели, и каков может быть достаточный успех для заключения мира. Но мы как раз это и делаем. Наших генералов и адмиралов слишком долго учили, что они должны реализовывать, а не определять политику. Но что если гражданское руководство несведуще или введено в заблуждение? Что если нет реально достижимой политической цели этих военных кампаний?

Мы вошли в Афганистан, чтобы уничтожить виновников 9/11 и наказать режим талибов, который их укрывал. Мы это сделали, но до сих пор находимся там. Зачем? Потому что можем там быть? Чтобы обеспечить образование для девочек? Против исламского правительства? Чтобы защищать мировой трафик героина? Никто не может дать внятного ответа.

Мы вошли в Ирак, чтобы гарантировать, что оружие массового уничтожения, которого не существовало, не попадёт в руки террористов, которых не существовало, пока наш приход туда их не создал. Мы до сих пор там. Зачем? Чтобы обеспечить правление шиитского большинства в Ираке? Чтобы обеспечить Ираку влияние Ирана? Чтобы разделить Ирак между курдами и арабами-суннитами и арабами-шиитами? Чтобы защищать доступ Китая к иракской нефти? Чтобы воевать с террористами, которых создаёт наше присутствие? Или для чего? Никто не может дать внятного ответа.

Среди этой непростительной неразберихи наш Конгресс сейчас регулярно просит командующих дать политические рекомендации, независимые от тех, что выдвигаются их гражданским главнокомандующим или государственным секретарём. Наши генералы не только дают такие советы; они открыто выступают за действия в таких местах, как Украина и Южно-китайское море, что подрывает руководящую роль Белого дома, в то же время, играя на руку мнению конгрессменов-«ястребов». Мы должны добавить размывание гражданского контроля над вооружёнными силами к длинному списку конституциональных кризисов, питаемых нашим имперским авантюризмом. В стране сбитых с толку граждан военные предлагают исполнительность и дисциплину, которые довольно многим могут казаться привлекательными. Но американский милитаризм сейчас имеет убедительный послужной список провалов при попытках родить что-то ещё, кроме эскалации насилия и наращивания долгов.

Это подводит меня к причинам некомпетентности гражданского руководства. Как недавно сказал президент Обама, существует сценарий Вашингтона, предписывающий военным, как реагировать в первый момент на международные вызовы. Это игра, в которую мы играем – и проигрываем – по всему миру. Причина наших провальных затей – внутренняя, а не внешняя. И она является структурной, а не следствием того, какая партия стоит у власти или кто сидит в Овальном кабинете. Эволюция аппарата Совета национальной безопасности помогает понять, почему.

Совет Национальной Безопасности – кабинетный орган, учреждённый с началом Холодной войны в 1947 году для обсуждения и координации политики, указанной президентом. Первоначально у него не было политической роли или роли при кадровых назначениях, независимой от кабинета. Аппарат СНБ в современном виде появился при президенте Кеннеди. Кеннеди хотел, чтобы у него были немногочисленные советники, помогающие ему проводить оперативную, наступательную внешнюю политику. Все были довольны. Но аппарат, который он создал, за десятилетия перерос и заменил кабинет как центр тяжести в принятии Вашингтоном решений во внешней политике. И, по мере развития, его основной задачей стало делать так, чтобы международные отношения не создавали президенту проблем в Вашингтоне.

Первоначальный аппарат СНБ при Кеннеди насчитывал шесть человек; некоторые из них, такие как МакДжордж Банди и Уолт Ростоу, заслужили недобрую славу как инициаторы войны во Вьетнаме. Двадцать лет спустя, когда пост президента занял Рональд Рейган, аппарат СНБ вырос примерно до 50 человек. К тому времени, как в 2009 году президентом стал Барак Обама, он насчитывал примерно 370 человек, плюс ещё 230 или около того нештатных и прикомандированных, то есть в сумме около 600 человек. Это раздувание было безудержным. Если кто-то и знает, сколько мужчин и женщин сейчас числится в СНБ, он или она об этом не скажет. Аппарат СНБ, как и министерство обороны, ревизиям не подлежит.

То, что когда-то было личным аппаратом президента, уже давно превратилось в независимый орган, постоянные и временные работники которого дублируют предметную экспертизу министерств исполнительной ветви власти. Это освобождает президента от необходимости опираться на понимание проблем, ресурсы, а также ограничения и балансы правительства в целом, в то же время позволяя ему сосредоточить власть в руках Белого дома. Аппарат СБ достиг критической массы. Он стал бюрократическим органом, служащие которого обращаются за утверждением главным образом друг к другу, а не к гражданским, военным, внешнеполитическим или разведывательным службам. Их усилия сосредоточены на защите или укреплении политической репутации президента внутри страны путём подстраивания внешней политики под параметры вашингтонского «аквариума». Внешнеполитические результаты имеют значение, главным образом постольку, поскольку они служат этой цели.

Начиная с советника по национальной безопасности и ниже, члены аппарата СНБ не утверждаются Сенатом. Они имеют иммунитет от контроля Конгресса и общественности на основаниях исключительной привилегии. Министры кабинета последнего времени – особенно министры обороны – постоянно жаловались, что члены СНБ больше не координируют и не консультируются при формулировании и реализации политики, но стремятся проводить политику и осуществлять функции дипломатической и военной политики самостоятельно. Это оставляет министерствам задачу прибирать за ними, а также прикрывать их во время дачи свидетельских показаний в Конгрессе. Помните Оливера Норта, скандал «Иран-Контрас» и именинный пирог? Данный эпизод намекает, что эти недотёпы-полицейские могли захватить контроль над нашей внешней политикой. Это было мимолётное видение будущего, которое сейчас настало.

Размер и цифры имеют значение. Среди прочего, они усиливают чрезмерную специализацию. Это приводит к тому, что китайцы называют феноменом «цзин ди джи ва» – узость взгляда лягушки, находящейся на дне глубокого колодца. Лягушка смотрит вверх и видит маленький кружок света, который, по её представлению, и есть вся вселенная за пределами её жилища. Когда в аппарате СНБ сейчас сосредоточено такое множество людей, мы имеем сотни лягушек в сотне колодцев, причём каждая из них оценивает то, что происходит в мире, по крошечному фрагменту реальности, доступном её пониманию. Эффективного процесса, суммирующего всестороннюю оценку тенденций, событий и их причин из таких фрагментарных точек зрения не возникает.

Подобная структура принятия политических решений делает стратегическое мышление почти невозможным. Она практически гарантирует, что ответ на любой раздражитель будет узко тактическим. Она делает главными для правительства сиюминутные реакции в Вашингтоне, а не то, что важно для благополучия Соединённых Штатов в долгосрочной перспективе. И она принимает свои решения в основном с оглядкой на то, какое влияние это окажет внутри страны, а не за рубежом. Не случайно эта система также вывела внешнюю политику из-под контроля Конгресса вопреки предписанию Конституции. Как таковая, эта система добавляет взаимного недоброжелательства в отношения исполнительной и законодательной ветвями власти федерального правительства.

Кроме того, во многих отношениях аппарат СНБ развился так, что стал напоминать механизм в планетарии. Он поворачивается и так, и сяк, и в пределах своего диапазона, небеса, по всей видимости, вращаются вместе с ним. Но это – аппарат, который проецирует иллюзии. В пределах его горизонта событий всё утешительно предсказуемо. За этими пределами – кто знает? – может быть, зарождается ураган. Это система, которая создаёт и реализует внешнюю политику, соответствующую вашингтонскому нарративу, но оторванную от внешних реалий, часто до степени иллюзорных представлений, как показывают, например, провальные авантюры Америки в Афганистане, Ираке, Ливии и Сирии. И эта система никогда не признаёт собственных ошибок. Сделать это – значило бы допустить политический промах, даже если бы это могло быть поучительным опытом.

Мы дошли до точки с таким способом управления, не говоря уж о неформальной империи, обозначенной как сфера влияния. На случай, если вы не заметили, этот способ неэффективен при обеих задачах. Внутри страны, американский народ чувствует, что его статус сведён к положению хора в древнегреческой трагедии. Он видит слепое саморазрушение в действиях персонажей, играющих на политической сцене, и может громко сетовать об этом. Но он не может остановить их на роковом пути к их (и своей) гибели.

За рубежом наши союзники смотрят и обескуражены тем, что видят. Наши государства-клиенты и партнёры встревожены. Наши противники просто ошарашены. А наше влияние исчезает на глазах.

Каким бы ни было лекарство, которое помогло избавить нас от подавленного настроения, а зарубежную публику от сомнений, это уж точно не увеличение затрат на наши вооружённые силы, дальнейшее нагромождение долгов с помощью воинствующего кейнсианства или притворство в том, что мир отчаянно в нас нуждается, чтобы мы принимали все решения за него или были мировым полицейским. Но это то, за что выступают почти все наши политики как за лекарство, к нашему ощущению того, что страна сбилась с пути. То, что они предлагают, не приведёт к уменьшению опасности нападения извне и не восстановит внутреннее спокойствие насчёт того, что террористы не смогут нанести ответный удар. Это не восстановит наши разбитые дороги, шаткие мосты и из рук вон плохую систему образования. Это не поможет реиндустриализировать Америку или модернизировать нашу инфраструктуру. Это не поможет нам ни справиться с геоэкономическим вызовом Китая, ни эффективно соревноваться с российской дипломатией, ни остановить метастазы исламистского фанатизма. И это не восстановит потерю международного доверия, порождённую безрассудными и плохо реализованными политическими шагами. Причина этих потерь не в какой-то слабости со стороны американской армии.

Американцы не восстановят нашу национальную уравновешенность и уважение наших союзников, друзей и врагов за рубежом, пока мы не будем признавать их интересы и точки зрения так же хорошо, как наши собственные, пока не прекратим поучать их о том, что и как им нужно делать, и не сосредоточимся на исправлении того хаоса, который мы создали у себя дома. Перед нами длинный список примеров самоубийственного поведения, которое необходимо исправить, и такой же длины список того, что нужно сделать. Американцам нужно сосредоточиться на том, чтобы действовать сообща внутри страны, а также вновь открыть для себя дипломатию как альтернативу применению силы.

И президент, и Конгресс сейчас чаше нарушают, чем соблюдают Конституцию. В нашей системе деньги имеют настолько влиятельный голос, что Верховный суд приравнял это к свободе слова. Наши политики готовы продаться и во внутренних, и во внешних делах за звонкую монету.

Политический диалог превратился в тенденциозное представительство особых интересов, не цивилизованным, не информированным и безрезультатным. Американские политические кампании нескончаемы, беспардонны и полны намеренно вводящей в заблуждение рекламы. Мы демонстрируем миру, как умирают великие республики и империи, а не как они принимают правильные решения, или отстаивают свои сферы влияния.

Сферы влияния влекут за собой обязательства для тех, кто управляет ими, но не обязательно для стран, которые в них входят. Возьмём, например, Филиппины. Находящаяся в безопасности в американской сфере, страна не беспокоилась об организации военно-морских или военно-воздушных сил, пока вдруг – в середине 1970-х годов – не заявила права собственности на острова, на которые давно претендовал Китай в близлежащем Южно-китайском море, захватила и заселила их. Китай с запозданием отреагировал. У Филиппин до сих пор нет военно-воздушных и военно-морских сил, достойных упоминания. Сейчас они хотят, чтобы Соединённые Штаты вернули достаточное количество своих войск, чтобы защищать их притязания против притязаний Китая. Военная конфронтация ложится на нас! Поэтому мы это делаем из чувства долга.

Приятно быть востребованным. Кроме этого, что это нам даёт? Возможную американскую войну с Китаем? Даже если такая война была бы разумна, кто пойдёт на войну вместе с нами ради претензий Филиппин на бесполезные отмели, камни и рифы? Конечно, было бы лучше выдвинуть дипломатическое решение для разрешения взаимных претензий, чем помогать разжиганию военной конфронтации.

Эти конфликты в Южно-китайском море – прежде всего конфликты из-за контроля над территориями – за суверенитет над небольшими островами и скалами, порождающий права над прилегающими участками морей и морского дна. Наши аргументы в споре с Китаем часто описываются американскими чиновниками как спор за «свободу судоходства». Если под этим они подразумевают беспрепятственные коммерческие грузоперевозки в этом районе, проблема полностью надуманна. Такого рода свободе судоходства там никогда ничто не угрожало и не препятствовало. Не имеет значения, что его самым активным защитником в собственных интересах является Китай. Множество товаров в Южно-китайском море перевозятся или в порты, или из портов Китая или транспортируется на китайских судах.

Но то, что мы имеем в виду под свободой судоходства – это право ВМС США по-прежнему в одностороннем порядке осуществлять полицейский контроль над общим достоянием человечества аж в Азии, как это было на протяжении семидесяти лет, и право наших ВМС наблюдать за китайской 12-мильной зоной, в то же время готовясь и проводя учения по входу в неё в случае американо-китайского конфликта из-за Тайваня или некоторых других casus belli. Неудивительно, что китайцы отвергают оба основания, как сделали бы и мы, если бы ВМС НОАК попытались бы делать то же самое в 12 милях от острова Блок или в 12 милях от Пёрл-Харбора, Норфолка или Сан-Диего.

Мы продолжаем упорствовать, и не только потому, что Китай – это сегодняшний вероятный противник у наших планировщиков и ВПК, но и потому, что мы твёрдо намерены сохранить наше одностороннее доминирование во всех морях мира. Но подобное доминирование не отражает сегодняшнего баланса сил, не говоря уж о будущем. Одностороннее доминирование – это возможность, время которой проходит, если уже не прошло. Что нам необходимо сейчас – так это поворот к партнёрству.

Это могло бы включать попытку создания структуры, предназначенной для того, чтобы разделить бремя обеспечения свободы судоходства с Китаем, Японией, Европейским Союзом и другими крупными экономическими державами, которые опасаются её нарушения. Как у крупнейшей торговой нации, готовой обогнать Грецию и Японию как владельцев крупнейшего торгового флота в мире, у Китая больше, чем у другой страны, поставлено на карту в сохранении беспрепятственной международной торговли. Почему бы не использовать этот интерес на пользу восстановления мира и порядка в Азиатско-Тихоокеанском регионе, что защитит наши интересы с меньшими издержками и уменьшит риск конфликта с ядерной державой?

Мы могли бы попробовать немного больше пускать в ход дипломатию и в других местах. На практике мы помогали и подстрекали тех, кто хотел бесконечного, мучительного хаоса в Сирии, а не союза с Ираном. Наша политика состояла в переправке оружия сирийским и зарубежным противникам правительства Асада, причём некоторые из них могут соперничать в фанатизме и жестокости с нашими худшими врагами. Прошло пять лет, погибло по меньшей мере 350 тысяч, больше 10 миллионов сирийцев покинули свои дома, а правительство Асада так и не пало. Может быть, настало время признать, что мы не только наплевали на международное право, но и серьёзно просчитались с политическими реалиями в наших попытках сбросить сирийское правительство?

Недавнее искусное расширение возможностей российской дипломатии через ограниченное применение силы в Сирии сейчас открыло очевидный путь к миру. Может быть, пришло время отбросить антипатии времён Холодной войны и использовать этот путь? Представляется, что госсекретарь Джон Керри наконец-то действует заодно с его российским коллегой, Сергеем Лавровым. Мир в Сирии – ключ к разгрому ДАИШ* (так называемому «халифату», занимающему исчезнувшую границу между Сирией и Ираком). Только мир может остановить потоки беженцев, дестабилизирующих Европу и страны Восточного Средиземноморья. Хорошо, что мы, кажется, наконец-то признаём, что бомбардировки и обстрелы не имеют смысла, если они не связаны с реальными дипломатическими целями.

Есть также некоторые основания надеяться, что мы можем вернуться к большему реализму и более целесообразному подходу в отношении Украины. Украина нуждается в политических и экономических реформах больше, чем в оружии и военном обучении. Только если Украина примирится со всеми своими внутренними различиями, она может быть надёжно защищённой как нейтральный мост и буфер между Россией и остальной Европой. Демонизация мистера Путина этому не поспособствует. Для этого потребуется приступить к поиску общих точек соприкосновения с Россией.

К сожалению, идиотская исламофобия, которой характеризуются так называемые дебаты между кандидатами в президенты, показывает, что в настоящее время нет сопоставимой тенденции к реализму в нашем подходе к мусульманскому терроризму. Нам необходимо признать то, что в результате американских интервенций и других насильственных действий было убито около двух миллионов мусульман за последние десятилетия. Нет необходимости приводить исторический обзор европейского христианского и еврейского колониализма на Ближнем Востоке или американского сговора с теми и другими, чтобы понять источники гнева арабов и рвения некоторых мусульман отомстить. Взаимная накачка кровожадности со стороны исламистов и с нашей стороны это не тот путь, чтобы покончить с террористическим насилием.

Двадцать два процента населения мира – мусульмане. Позволять бомбардировкам и военным действиям с использованием дронов определять наши отношения с ними – рецепт для бесконечных ответных террористических атак против нас. На Ближнем Востоке, Соединённые Штаты сейчас находятся в порочном круге кровавой круговерти с врагами-фанатиками, неблагодарными странами-клиентами, разочарованными союзниками и возрождающимися противниками. Террористы здесь, потому что мы там. Нам бы лучше малость передохнуть от наших усилий разобраться с проблемами исламского мира. Мусульмане, скорее всего, могут лучше вылечить свои недуги, чем мы сможем сделать это за них.

Следующей администрации необходимо начать с осознания, что односторонний подход в обороне мировой сферы влияния не работает и не может работать. Стремление к партнёрству с миром, лежащим за нашими границами, даёт гораздо больше шансов на успех. Американцам необходимо привести наши амбиции в соответствие с нашими интересами и ресурсами, которые мы готовы на них потратить.

Мы нуждаемся в мирной международной обстановке, чтобы восстановить свою страну. Чтобы достичь этого, мы должны ликвидировать дефицит стратегий. Чтобы это сделать, следующая администрация должна починить сломанный механизм разработки политики в Вашингтоне. Она должна заново открыть для себя достоинства не доведения дела до войны, научиться, как применять военную мощь экономно, для поддержки, а не для подмены дипломатии, и выработать у себя привычку выспрашивать «а что потом?» до того, как начинать военные кампании.

Когда Бенджамина Франклина в 1787 году спросили, какую систему он и отцы-основатели дали американцам, он ответил знаменитыми словами: «Республику, если вы сумеете её сохранить». Два столетия мы сохраняли её. Сейчас мы не можем исправить беззастенчивость, неработоспособность и продажность наших политиков, мы потеряли нашу республику, как и империю. Проблемы Америки созданы в США, американцами, а не беженцами, иммигрантами или иностранцами. Эти проблемы взывают к американцам, и американцы должны их решить.


Чарльз Фримен-мл., бывший американский посол в Саудовской Аравии и экс-заместитель министра обороны США, в настоящее время старший научный сотрудник Института международных отношений Уотсона.