Откровения бывшего узника современного украинского концлагеря

Рассказ харьковчанина, бывшего узника украинского концлагеря

Когда перед Украиной со всей реальностью встала перспектива подписания договора об ассоциации с Евросоюзом, директор одного из харьковских заводов, где я тогда работал, попросил меня разобраться в последствиях такого шага для нашего предприятия. Я подготовил аналитическую записку, где указал, что нам придется поменять более тридцати процентов оборудования, чтобы перейти на заложенные стандарты. Предполагаемая сумма реинвестиций может составить более 3-х млн. евро. Погружаясь в тему, я все больше начинал понимать пагубность выбранного пути развития.

Исторически сложилось так, что главным потребителем украинских интеллектуальных и научно-промышленных разработок была Россия. Определенные отношения у нас сложились и с европейскими странами, прежде всего с Испанией. Но европейцы сразу же заняли позицию, которая не могла нас устроить. Наши разработки были гораздо эффективнее европейских аналогов, но их они не интересовали. «Нам нужно, – говорили европейцы, – чтобы вы продавали то, что есть у нас».

И я понимал, что в случае подписания договора об ассоциации украинская наука и промышленность будут минимизированы. Ситуацию усугубят жесткая коррупция и система откатов. С откатами был знаком не понаслышке. Когда сам приезжал в министерства для оформления производственных заказов для своего завода, передо мной ставили определенные требования. Сумма откатов варьировалась от 10 до 20 процентов стоимости заказа в зависимости от того кто был министром. И для меня выбор был очевидным, он определялся моими предпочтениями – политическими и мировоззренческими.

Завод мой потихоньку умирал. Спрогнозировав его дальнейшую судьбу, я принял предложение о переходе на другую работу. На новом предприятии еще до моего прихода сложилась некая общественная организация, занимавшаяся околополитической деятельностью. Люди выступали с лекциями, готовили методические материалы. Создали объединение, где обсуждали вопросы экономического развития страны, обменивались мнениями по поводу текущих событий. Это, наверное, и привлекло внимание сотрудников службы безопасности Украины к нашей группе.

Меня задержали 19 июня 2014 года, когда я в банкомате снимал деньги. Четыре человека заломили руки, посадили в машину и куда-то увезли. Я оказался, как потом выяснилось, в пыточной СБУ, замаскированной под автомойку. Меня там продержали три дня, проводили перекрестные допросы. Пытались понять мой психотип, выяснить слабые стороны. Утверждали, что пытаются выстроить со мной дружеские отношения, но при этом я все время находился с мешком на голове и в наручниках за спиной, прикованный к батарее отопления. Их «дружеские» беседы проводились циклами. После двух часов отдыха меня начинали допрашивать, периодически отпуская тумаки и угрожая отправить под Славянск.

В итоге я туда попал. По прошествии трех дней меня утром подняли и на машине довезли до какого-то пограничного пункта. Потом передали другой бригаде, которая и доставила меня в село Довгеньке в сорока километрах от Славянска, где шли бои. Это был фильтрационный лагерь, который уместнее назвать концентрационным по типу немецко-фашистских лагерей. Что он из себя представлял? На скорую руку созданная военная часть, разместившаяся в палатках на территории сельскохозяйственного поля. Территория части была поделена на несколько секторов. Один из них и был местом нашего заключения.

Лагерь представлял собой прямоугольник или квадрат с длиной сторон 25-30 метров. На его территории было установлено четыре кунга. Это утепленная будка военного автомобиля площадью около 16 квадратных метров, какие устанавливаются в армии на шасси ЗиЛ-131.

Когда меня привели в кунг, первым делом стали спрашивать место жительства и национальность. Я обратил внимание, что процентов 90 находившихся здесь людей были жителями Луганска или Луганской области. На вопрос о национальности отвечали: украинец. Я один из немногих ответил «русский». Меня после этого стали называть русиянином. Только через 5-6 дней я смог объяснить охранникам, что я гражданин Украины, с украинским паспортом, но русский по национальности. Никак не доходило. Для них русский – значит «русиянин», гражданин России.

Охрана лагеря состояла из солдат украинской армии, говоривших не на суржике, а на каком-то центрально-украинском диалекте. Совершенно убежден, что это были жители западных областей Украины. Среди них встречались разные люди. Одни вполне лояльные к нам, даже давали закурить, другие крайне агрессивные.

В кунге постоянно находилось 10-15 человек, бывало и больше. При том, что, повторяю, площадь кунга 16 квадратных метров. Здесь ты все время находишься со связанными руками за спиной и пластиковым пакетом на голове. Спать в таком положении крайне тяжело: сидишь, а вокруг вплотную другие люди. И так все двадцать четыре часа.

Вскоре в лагерь стали привозить раненых. Это взятые в плен ополченцы. Медицинскую помощь им оказывали сами же солдаты охраны или прикомандированный военврач непонятной квалификации. Всегда – с большим запозданием, хорошо, если через сутки. Лежа в кунгах, люди истекали кровью.

Справить нужду, когда нас было 10-15 человек, выводили на улицу. Когда же людей прибавилось, поставили ведро около входа в кунг, все оправлялись в него. Однажды кто-то из раненых нечаянно опрокинул ведро, и все содержимое растеклось по полу. Убрать в кунге нам позволили только через сутки. Был июль, стояла жара.

По ночам, ближе к полуночи, начиналась артиллерийская канонада. Палили из пушек, что были в расположении воинской части, то есть в соседнем с нами секторе. Привыкнуть к этому невозможно. После каждого залпа по нам прокатывалась взрывная волна. Не уснуть. Когда в прессе украинских военных обвиняли в стрельбе по гражданским объектам, они обычно все отрицали. В случае неопровержимых свидетельств ссылались на возможную ошибку. Ничего подобного! Военные совершенно точно знали, куда бьют из орудий. Они это обсуждали между собой.

В один из дней ополченцы сбили украинский самолет, в котором летело сорок военных. В отместку нам устроили «допрос», вылившийся в жестокое избиение. Из кунга наугад вытащили шесть человек. Меня отделали так, что я потом два дня не мог встать на ноги. Думал, почки отбили.

А однажды из Харькова в лагерь привезли партию новых бронежилетов. Солдаты решили опробовать их на прочность. Вытащили из кунга несколько человек, обрядили в жилеты. И начали стрелять из автоматов с разных расстояний. Первые три бронежилета оказались надежными, четвертый удара пули не выдержал. Человека застрелили. Я был следующим. От удара той пули у меня на теле остался след.

Оперативники СБУ, упекшие меня в лагерь, регулярно отслеживали мое психологическое состояние. Общались со мной, вопросов почти не задавая, просто смотрели, как я выгляжу, как себя веду. Впоследствии я догадался, что в лагерь меня отправили, чтобы я стал посговорчивее. Ведь в те три дня, что провел в пыточной, я им рассказывал ровно то, что они уже знают. И в лагерь меня поместили затем, чтобы я тут сломался. А сломаться было от чего. Каждые несколько дней меня регулярно помещали в зиндан – выкопанную в земле яму. Особенно любили это делать в дождливую погоду. На брезенте, закрывавшем яму, скапливалась дождевая вода. Брезент провисает под ее тяжестью, и кто-то из охранников протыкает его. Вода обрушивается в яму, и людям приходится долгое время сидеть по колено в жидкой глине. Я так просидел два дня.

Наш фильтрационный лагерь был перевалочным пунктом для подозрительных лиц. В Славянске и других местах были установлены так называемые контрольно-пропускные пункты, на которых люди проходили некую проверку. Если военному кто-то покажется подозрительным, у него изымают все имущество, а самого отправляют в особый отдел для разбирательства. Решение принимает только тот, кто стоит на посту, он царь и Бог. Процентов шестьдесят прошедших через наш лагерь – это обычные гражданские люди.

Историй о задержаниях от них я наслушался вволю. Запомнился случай с парнем двадцати трех лет. С женой и ребенком он на выходные дни отправился в поход по окрестностям. На тот момент фронт был достаточно далеко, и они пошли в лесополосу километров за 10-15 от дома. Так сложилось, что в это время началось движение фронта в сторону Дзержинска. И кто-то из солдат ВСУ или территориальных батальонов увидел их. Жену и ребенка просто прогнали, а у парня нашли фотографии с видами природы. Обвинили в занятии разведкой в пользу ополченцев. Заставили выкопать могилу, порвали паспорт, а самого засыпали землей, оставив только два отверстия для дыхания. В могиле он пролежал два часа.

Другой парень ехал на велосипеде в Славянск за зарплатой. Город, в котором он жил, был на территории Украины, а Славянск на ту пору был под контролем ополченцев. В Славянск его пропустили, а на обратном пути отобрали деньги и велосипед. Самого же – к нам в лагерь. И таких историй – множество.

Все-таки пришел день, когда оперативники СБУ решили, что я психологически уже сломался в лагере и созрел для продолжения разговора с ними. Меня вернули в Харьков и началась новая череда допросов с пристрастием и многочисленные суды. Поскольку моя вина так и осталась недоказанной, на свет появилось постановление о моем освобождении. А 20 сентября 2014 года меня поменяли как военнопленного. После обмена я оказался в Донецке у друзей. И хотя службой безопасности мне было предписано стать на учет в Харькове, я туда больше не возвращался. Хотя вернуться хотел и хочу в любом случае. Но не в тот, в другой Харьков.

Нынешняя украинская государственная система обречена на умирание. Вопрос лишь в том, насколько она будет разрушена.